Посвящается Татьяне Стешенко
Замок был выбит, дверь в квартиру приотворена. Я выскользнул из полоски света и застыл у стены. "Грабители? Вряд ли, - те не стали бы орудовать так нагло, без подельника на стреме. Кто-то из окомпроматенных решил поквитаться с "журналюгой"? Так вроде никому я в последнее время на хвост не наступал. Ладно, суки, разберемся"
Я вынул из кармана "Паркер" с выкидной иглой, толкнул дверь и...
[Spoiler (click to open)]В прихожей глыбилось абсолютно голое двухметровое нечто, от ладыжек до груди будто забинтованное в густую рыжеватую поросль. В свете лампочки лучилась лысина, палец у растянутых в виноватой улыбке губ - "молчи!", а со стиснутого в кулачине огненного мочала бороды стекала струйка.
- Быть не может! Черный?!
- Тсс-с, - он состроил свирепо-испуганную мину, и скосил глаза на дверь спальни. Потом за локти приподнял меня и троекратно, как на пасху, облобызал. - Ну, братишка, здравствуй. А слез не надо. Живые мы.
- Неужели Снайпер?
Черный отпустил меня, мотнул головой - отрицательно. Входя в ванную, сдавленно пробасил:
- Сваргань чего-нибудь.
Пока он выпаривал многомесячную грязь войны, я варганил его любимые магазинные пельмени и жареное мясо с обилием чеснока и лука. Кромсая говядину, невольно вспомнил как на пятый день пребывания в отряде грызанула меня змея. Черный среагировал молниеносно: сцапал гадину за основанье головы, плюнул в разодранную пасть и, рявкнув: "Ты охренела, глиста?!" - швырнул вверх и рассек ослепительно-черный в синеве неба извивучий иероглиф двумя краткими очередями. Затем полоснул ножом по укусу на моей ноге; пока хлестала отравленная кровь, притащил козу, взрезал вымя и силой влил мне в глотку коктейль из молока и крови. Удивился я только тому, что меня не вырвало. Полдня истекал я потом так, что - в буквальном смысле - камуфляжку выкручивал, а в ботинках хлюпало. А самое главное, лютый страх мой перед всякой ядовитой нечистью - бесследно исчез.
- Готово? - В облаке пара, с полотенцем вокруг бедер, Черный втиснулся в кухоньку. - Ты в комнате хочешь накрыть? Не надо. Здесь посидим.
C медвежьим урчанием обнюхав дымящиеся лакомства, о чем-то задумался, резко встал и потопал в спальню. Возвратясь, накрыл третий стакан блокнотом, а сверху положил хлеб и связку из трех ключей. С натугой отодрав взгляд от этого памятника, выдавил:
- Во главе стола - командир.
Помолчали.
- Ну давай, помянем. - Черный, вопреки своей привычке все пить залпом, тянул водку медленно, давясь и морщась. Выпил и перевернул стакан. - Царствие Небесное.
- Не томи, Черный. Не чужие мы...
Отряд Снайпера стерег подходы к станице, некогда многолюдной. Выжившие при разгуле чеченской независимости немногие русские своими силами восстановили часовенку. Служил в ней молодой - года три после семинарии - священник.
"Командир стал частенько отлучаться. Я сразу смекнул: к отцу Николаю ходит. О чем толковали, не знаю. Но что добром это не кончится, было понятно. Сказал я ему: "Не свети батюшку". А он в ответ: "Семеро, братишка, семеро". Это значит, столько нечеченцев в станице осталось. А год назад было двадцать. А десять лет тому - семьсот человек жило в русской станице".
Попадья была махонькая, с виду - десятилетний ребенок. Тоненькая, русоволосая, с глазищами строгими - как на византийской иконе. Увидев ее впервые, командир отвел отца Николая подалее от глаз людских, спросил властно: "Слуга Божий, ты куда привез ее? А? Ты на землю грешную спустись да поразмысли, что случится, если... ".
И случилось. Пропала Ксения. На мольбы отца Николая мирные чеченцы лишь усмехались: "Ну что, помогли тебе твои русские? Молись своему Богу, может Он даст тебе жену другую - всем будет хорошо... ".
Вернули ее... В воскресенье, перед заутреней, у входа в часовенку, пригретая Ксенией девчонка-сирота наткнулась на мешок. Багровый и заскорузлый от спекшейся крови. Завязанный шнурком с нательным крестиком Ксении.
В тот день отец Николай творил службу в безмолвии. Когда потянулись к причастию, борода его от слез слиплась. То, что осталось от жены, он сам обмыл, отпел и схоронил у оградки.
После похорон священник и девчонка-сирота как в воду канули.
Обо всем этом в отряде узнали спустя неделю, когда вернулись с задания - охотились на банду Адвоката.
А потом к бойцам приковылял Повернутый. Так чеченцы называли слабоумного раба. Слабоумным он стал после попытки побега. Почти год, ежедневно измываясь, его держали на цепи в собачьей будке и поили каким-то наркотическим пойлом. И что-то в мозгу его неисправимо повернулось. Когда сняли с него ошейник, поставили на ноги и приказали идти в хлев, он пошел спиной вперед, поглядывая через плечо. Во время второй чеченской войны медики попытались отправить его в госпиталь. Не получилось. Он ползал перед врачами на коленях, скулил и жестами умалял оставить у хозяина. Хотели увезти силой - намертво вцепился в порог хлева и завыл так, что решили: лучше не трогать. Кем он был прежде и как попал в рабство - так и не выяснили.
"Повернутый принес записку. От Адвоката. Этот шакаленок басаевский в обмен на отца Николая, девчонку и двух солдатиков-срочников требовал встречи с командиром - один на один. Грозил заложников живьем сжечь... ".
Все в отряде понимали, что это значит; и всем было ясно: Снайпер пойдет. Он скомкал записку, погладил раба по грязной лысине и сказал: "Все честно. Вестник. Иного я не заслужил. Именно таким и должен быть мой ангел".
Отдал Черному документы, блокнот и связку ключей. Приказал: "Все твое. Квартиры оформят на тебя. Там знают". Потом оглядел его медленно с ненавистью и недоумением, будто впервые увидал, притянул за бороду и потребовал нательный крест. "Ты ведь не веруешь". - "Не верую. Если б веровал - снял бы". Надевая крестик, оскалился: "Пойду я, помолюсь... " Взял Повернутого за локоть и - будто надвое человека разорвали: со спины командир, а с лица...
Пока они не исчезли, бойцы примагниченно глядели им вслед. Слабоумный "ангел" восторженно поскуливал и кляксил безъязыкий рот, дергая резинку кем-то подаренного "попрыгунчика" - в ладонь его безостановочно влипал, отскакивал и снова влипал набитый опилками шарик.
Указанное в записке время истекло. Адвокат заложников не отдал. Черный собрал своих "промысловиков" и повел в горы. Самое главное было не засветиться. Если чеченцы учуивали, что на охоту вышли бойцы Черного, вся их дутая горская лихость вываливалась в штаны, - сидели по норкам, боясь лишний раз высморкаться или спешно переквалифицировались в мирных жителей. Бывало, чтобы отвести беду от других разведчиков, командование пускало в эфир мульки: на задании такой-то, - наивная эта уловка спасла не одну жизнь.
Нужен был пленный. Его взяли. И выяснили: Адвокат уводит своих людей в Грузию. Черный прикинул маршруты, и охота продолжилась.
"Неудачно. Кто-то из местных нас засветил. Уж очень торопились мы. Вышли из ущелья - место знакомое. Впереди - ручей, а за ним - минное поле на подступах к "зеленке". Глянул я в бинокль и... как в болото новокаиновое рухнул. Засосало по самые извилины".
Снайпера и заложников погнали на минное поле. Нагишом. Отец Николай вел за локоть Повернутого - их и счавкал первый взрыв. Второй - Снайпера... Солдатик один метнулся было к лесу - проткнули с двух сторон очередями. Потом еще взрыв - и осталась лишь девчонка.
"Пока шла она, у меня бинокль к морде прирос - танком не отодрать. Обет дал - уцелеет, в монастырь уйду. Всех святых молил - только бы не шарахнули ей в спину, только бы не... А что по минам пройдет - это я и так знал".
Боевики вгвоздили несколько очередей в ущелье, дав понять, что знают о преследователях- и улизнули в заросли.
Девчонка уцелела. Доковыляла до ручья. Легла ничком. Когда бойцы до нее добежали, она спала. Свернувшись как в утробе, прижав колени к подбородку. Пока собирали куски тел и потом, в вертолете, она спала у Черного на руках.
В станице останки сложили в доме священника. Черный сам их обмыл, уложил в сколоченные прихожанами гробы и перенес в часовенку.
"Попросил я у отца Николая благословения, и начал, как умею, отпевать. Пока отпевал, бойцы, один за другим повыскакивали. Отпел я, вышел к ним, а они глаза отводят, молчат. Лапнул я себя за голову, - дела... Черепушка как стеклянная, кирдык волосенкам - отвалились. После медик наш объяснил: постстрессовая реакция, мать ее так, бывает. Главное - борода целехонька. Еще и развеселил: в Отечественную у девок молодых годами менструации не было. И ничего, потом наладилась".
Банду Адвоката месяц спустя "промысловики" Черного закапканили.
До суда Адвокат не дожил.
- А девочка?
- В госпиталь сразу отправил. А когда из армии уволился, забрал. Надо, - Черный кивнул на ключи, - квартиры на нее оформить. Сделаешь?
- Сделаю. Как зовут ее? И лет ей сколько?
Черный вяло ковырнул нетронутые пельмени, позвякал ключами Снайпера и положил их передо мной.
- Рыська ее зовут.
- ?
- Дикая она. Молчит. Ни слова за два месяца. А на спине и груди - пятнышки родимые. Потому и Рыська. А лет, думаю, двенадцать.
Он встал, отмахнулся от моего "уже?", быстро оделся и потопал в спальню. Долго стоял над спящей, потом, заметив на столике у кровати надкушенное ею печенье, сцапал его и сунул в рот. Заметив меня, улыбнулся затравленно, смутился и тихонечко вышел. Глянув вскользь на свое отраженье в зеркале прихожей, тронул с виноватой улыбкой щетину на голове: "Растут". Невольно, с нестерпимой отчетливостью, как въяве, представил я его в часовенке, когда, на глазах лысея, придушенным басом он отпевал... По лицу Черного было видно: он понял о чем я подумал и сам думал о том же.
- Пока на Валаам поеду. А там - видно будет. Напишу. - С порога, через плечо проскрипел: - Там, у Адвоката... Беременная она.
Разобрать записи в командирском блокноте не сумел бы и опытный криптограф. Какие-то закорючки, цифры, схемы, иероглифы, - Снайпер как-то обмолвился о своей любви к средневековой японской поэзии. Только на одной странице властно-игривым женским почерком было начертано: "Ты сам сказал: острие клинка не видит цели. Ты сам сказал: любовь и смерть - одно и то же, ибо ни в чем они не схожи. Ты сам сказал: встретиться могут лишь те, кто идет в разные стороны и постоянно меняет направление. И вот теперь... " - далее зачеркнуто и рукой Снайпера нарисован прижатый к губам палец - "молчи".
Это был один из двух его любимых жестов: палец к губам, или вскинутая в римском приветствии ладонь, если он считал разговор бессмысленным.
Рыська спала. Прижав колени к подбородку и прикусив край простыни. Казалось, она в любой момент может закричать. Но она не кричала. У кровати были разбросаны купленные Черным коробки с детской одеждой, в углу - его скомканная камуфляжка. Я бесшумно выскользнул.
И когда прятал блокнот и ключи за икону, непоправимо почувствовал: мы никогда ими не воспользуемся. Никогда. Потому что двери, которые этими ключами можно было открыть - взломаны.
Аминь
Геннадий Дубовой
Источник: Литературная Россия,
Сетевая словесность
Journal information